ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
В. В. Варава, Е. В. Челнокова
Московский православный институт св. Иоанна Богослова
ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ЧЕЛОВЕКА В ФИЛОСОФИИ
ЛЬВА ШЕСТОВА
В статье анализируются философские воззрения Льва Шестова, которые представляют собой экзистенциальное направление русской философии. Показано, что экзистенциальная рефлексия Шестова не противоречит соборным интенциям русской философии, поскольку она приобретает у него ярко этическую окраску. Это соответствует нравственному характеру русской философии. В статье также показывается глубокая связь «философии подполья» Достоевского и экзистенциальной философии Льва Шестова.
Ключевые слова: русская философия, экзистенциальное мышление, Л. Шестов, Ф. Достоевский, рационализм, библейская вера, человек.
V. V. Varava, E. V. Chelnokova
St. John the Theologian"s Moscow Orthodox Institute
(Moscow, Russia)
THE EXISTISTAL SIGNIFICANCE OF THE PERSON IN THE PHILOSOPHY
The article analyzes the philosophical views of Leo Shestov, who represent the existential direction of Russian philosophy. It is shown that Shestov"s existential reflection does not contradict the conciliar intentions of Russian philosophy, since it acquires a bright ethical coloring. This corresponds to the moral character of Russian philosophy. The article also shows a deep connection between Dostoevsky"s «underground philosophy» and the existential philosophy of Lev Shestov.
Keywords: Russian philosophy, existential thinking, L. Shestov, F. Dostoevsky, rationalism, biblical faith, man.
Проблема человека, по мнению многих исследователей, занимает центральное место в русской философии. Сегодня, когда происходит явная деантропологизация в культуре, важно опираться на опыт русской философии, которая накопила большой духовный и интеллектуальный багаж относительно человека, его места в бытии и социуме. Изначально, по своей сути русская философия никогда не была лишь теорией, спекулятивным умозрением, но духовным жизнестроительством. Конечно, утопично пытаться перевести метафизическое богатство русской философии в политическую область, как это некогда имело место с «русской идей», но воспользоваться ее наработками в плане личного нравственного совершенствования вполне возможно. Здесь
помощь русской философии может быть гораздо эффективнее, нежели популярные различные психологические практики.
Вопросы истории, природы, общества, религии, культуры, техники в русской философии, в конечном счете, стягиваются в единый узел, в основании которой проблема человека. Метафизика, онтология, космология при всей их значимости в русской традиции никогда не выступают в качестве самодовлеющих начал философии, но всегда имеют ярко выраженную антропологическую окрашенность. Показательны в этом плане известные слова В. В. Зеньковского: «Если уже нужно давать какие-либо общие характеристики русской философии... то я бы на первый план выдвинул антропоцентризм русских философских исканий» .
Более всего, говорит Зеньковский, русская философия занята темой о человеке и отсюда ее доминирующая моральная установка. Но это не просто мораль как регулятив человеческого поведения, это «панморализм», затрагивающий «высшее» и «предельное» в человеческом бытии. В этом смысле такой панморализм уместно трактовать в экзистенциальных терминах, поскольку он связан не просто с общественной моралью, но с подлинным бытием, которое возможно обрести лишь на пределе жизни и смерти.
Одним из наиболее видных представителей экзистенциального направления в русской философии является Лев Шестов. Н. А. Бердяев в работе «Основная идея философии Льва Шестова» писал: «Философия его [Шестова] принадлежала к типу философии экзистенциальной, т.е. не объективировала процесса познания, не отрывала его от субъекта познания, связывала его с целостной судьбой человека... Этот тип философии предполагает, что тайна бытия постижима лишь в человеческом существовании» . А современный исследователь Р. А. Гальцева пишет уже про обоих философов: «Н. Бердяев разделил с Л. Шестовым место первооткрывателя новейшей философии существования, превратив, таким образом Россию в родину экзистенциализма» .
Россия как «родина экзистенциализма» звучит сильно и обязывающе. Однако, если мы проникнем вглубь философских построений Л. Шестова, то окажется, что в этих словах нет никакой абсолютизации. Действительно, уже в первой своей работе «Шекспир и его критик Брандес» Л. Шестов затрагивает темы экзистенциального направления: судьба человека в этом мире; реальная человеческая жизнь со всей ее трагической действительностью; отрицание формальной, принудительной морали, неприятие научного подхода к изучению живой жизни, критика любых попыток создать научную или философскую систему, заслоняющую мир в его многообразии.
Л. Шестов и сам, считая свою философию экзистенциальной, ставил в центр своих размышлений существование одинокого человеческого «Я», желающего иметь свое личное право на уникальное видение окружающего мира. Любое проявление свободы человеческой личности полагалась философом в качестве основы подлинного существования. «Человек свободен в связанном законами мире» , а религиозная вера есть высшая степень
освобождения человека, как некий прорыв в область абсолютной свободы, где царствует возможность свободной творческой деятельности.
На первый взгляд кажется, что помещение в центр философской рефлексии одинокого «Я» вступает в противоречие с корневыми соборными интенциями русской философии. При этом соборность как духовный первопринцип в эмпирической реальности трансформируется в «тоталитарность», о чем говорит Н. А. Бердяев в своей «Русской идее». Он пишет следующее: «Очень важно отметить, что русское мышление имеет склонность к тоталитарным учениям и тоталитарным миросозерцаниям. Только такого рода учения и имели у нас успех. В этом сказывался религиозный склад русского народа. Русская интеллигенция всегда стремилась выработать себе тоталитарное, целостное миросозерцание, в котором правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью» .
Это очень важная характеристика русской мысли, показывающая ее принципиальную неиндивидуалистичность. «Тоталитарное миросозерцание» выступает здесь не как негативная политическая характеристика, но как свойство цельности и целостности (тотальности), и в этом смысле оно синонимично соборности. На этом фоне резкий индивидуализм Л. Шестова может восприниматься как инородное для традиционного русского философствования явление. Однако, это не так. Экзистенциальный индивидуализм Л. Шестова нисколько не противоречит соборным началам русской философии, но является ее углублением и дополнением. К тому же, этот «индивидуализм» имеет непосредственную связь с нравственными исканиями Ф. М. Достоевского, которые были отмечены предельной личностной заостренностью. В этом смысле уместнее применять понятие «персонализм» как более точное понятие, характеризующее русский стиль философствования.
Персонологическими вопрошаниями отмечены практически все произведения Достоевского. Причем эти вопрошания всегда идут под знаком вопроса, а не ответа. Это и отличает Достоевского от простых романистов и переводит в ранг писателей-мыслителей, что соответствует философическому духу русской литературы. Философско-персонологическое кредо Достоевского выражено в известных словах, обращенных в письме к брату еще в 1839 году. Он писал: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком . Из этих слов видно, что само «разгадывание» и есть самое важное жизненное дело, совпадающее со смыслом жизни. Это пролог к экзистенциальному мышлению. В основе которого деление на подлинное и неподлинное. Тайна, очевидно, содержит в себе те сокровенные начала жизни, которые не равны ее социальным проекциям.
Шестов, как и Достоевский, пытается найти ответ на основной вопрос человеческого существования - в чем состоит его экзистенциальная значимость, что в переводе на язык Достоевского означает «разгадывать тайну человека». Философ выступает в защиту личности от власти общего, против любой формы подавления личности, любой идеологии, рассматривающей
человека как элемент государственной машины, любого, в том числе и природного закона. И здесь он прямой наследник антидетерминистских идей Достоевского, которые были вложены в уста «подпольного человека». Вот классическое выражение этих идей у Достоевского: «Невозможность значит каменная стена? Какая каменная стена? Ну, разумеется, законы природы, выводы естественных наук, математика. Уж как докажут тебе, например, что от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть. .. .Господи боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило» .
Здесь, очевидно, исток экзистенциальной философии Л. Шестова. В борьбе против власти общеобязательного он доходил до радикальных решений, полагая, что для каждого человека существует своя истина. Собственно говоря, Шестов развивает философию «подпольного человека» Достоевского, встраивая рефлексию последнего в широкий, в том числе и европейский философский контекст. При этом важно понимать, что в «Записках из подполья» речь идет об универсальных экзистенциальных свойствах и проявлениях человека, вызванных его бытийным, а не социальным положением. Часто «психологию подполья» редуцируют до психологии определенного класса, как это, например, делает Рене Жирар. В своей книге «Достоевский: от двойственности к единству» он пишет: «Тщедушное, слабое существо, герой из подземелья принадлежит, по своему ненастью, к тому бюрократическому классу, претенциозному и жалкому, чей менталитет писатель считает особенно показательным и даже, в определенном смысле, пророческим для формирующегося общества» .
Спроецированная за «экран» философии Шестова, «подпольная философия» Достоевского, видимо, приобретает универсальный характер. Экзистенциальная философия, утверждает Шестов, начинается с трагедии понимания того, что все данное научным мировоззрением и здравым смыслом не является по своей сути таковым. Наука, преодолевая многообразие живого бытия, отыскивает одинаковое и устанавливает истины, выраженные в убедительных доказательствах. Зависящий от закона причинности мир приобретает неизменное единообразие. Но философ считает, что «в конце концов, выбирая между жизнью и разумом, отдаешь предпочтение первой» . Таким образом, он отвергает любой рационализм и основанную на нем идею прогресса.
Работа Шестова «Апофеоз беспочвенности (опыт адогматического мышления)» вызвала много споров и достаточно полярные оценки в интеллектуальных кругах Москвы и Петербурга. Основная мысль этой работы состоит в том, что мир слишком многообразен для того, чтобы втиснуть его в схему нашего человеческого познания, более того, создание таковых схем упрощают и обедняют действительность. Единственный путь ее познания -опыт каждого конкретного человека через собственное размышление и ее
оценку, а также принятие как всей красоты, так и трагизма существующей действительности: «...мы в своем уме и в своем опыте не находим решительно ничего, что бы давало нам основание хоть сколько-нибудь ограничивать произвол в природе. .Иными словами: может быть, в человеческих суждениях о явлениях есть элементы и необходимые, и случайные, но, несмотря на все попытки, мы до сих пор не нашли и, по-видимому, никогда не найдем способа
отделять первые от последних.....Отсюда вывод: философия должна бросить
попытки отыскания veritates œternœ. Ее задача научить человека жить в неизвестности - того человека, который больше всего боится неизвестности и прячется от нее за разными догматами» .
«Жить в неизвестности» - это жизнь в мире, лишенном ясности и достоверности, в мире, где ничего не гарантировано, и в котором каждый на свой страх и риск продирается к какой-то неведомой ему цели, подгоняемый страхом и надеждой. По сути, такова жизнь, взятая в экзистенциальном измерении. Это хорошо разъясняет Отто Ф. Больнов, показывая истоки экзистенциального мышления: «Поскольку же человек разочаровался в любой объективной вере и для него все стало сомнительным, поскольку все содержательные смыслы жизни были поставлены изменчивостью под вопрос, остался лишь возврат к собственному внутреннему, чтобы здесь, в окончательной, предшествующей всем содержательным установкам глуби, добыть ту опору, которая более не принадлежала бы объективному миропорядку» .
Шестов точно соответствует данному критерию и пытается найти эту безусловную опору не в «объективном миропорядке», а в «безосновности», которая, однако, может гарантировать высшую метафизическую достоверность бытия. Для того, чтобы прорваться к подлинному, необходимо преодолевать препятствия, неизбежно возникающие в «объективированном» мире. В качестве главного своего противника Шестов видит философский рационализм, который, по его убеждению, делает культуру и человека творчески бесплодными и необъективными. Культура, претендующая на формирование человеческих действий и оценок, - тюрьма для человеческой свободы, считал Шестов. Он также не принимает Гегеля с его универсальным духом, поскольку вера в чудеса и всемогущество Божие для Канта, Гегеля и других философов есть не более чем «Deus ex machina». Пониманием одиночества человека в этом мире, поисками вечного смысла, борьбой с мертвенностью морали ему были близки Ницше, Кьеркегор, Достоевский.
В своей книге «Афины и Иерусалим» Шестов противопоставляет рациональное мышление, восходящее, как он считает, к античной философии, библейскому представлению о мире. Исходя из этого, и конфликт библейского откровения, и греческой философии состоит в предпочтении человека древу жизни древа познания, от которого он и стал питаться, потеряв возможность приобщаться к древу жизни. Поэтому философ выступает против власти познания, которое подчиняют индивида закону, но лишает истинной жизни: «Знание не принимается как последняя цель человеческая, знание не оправдывает бытия, оно само должно получить от бытия свое оправдание.
Полагание цели человеческой жизни исключительно в знании и разуме, как это имело место во всей предшествующей магистральной линии европейской культуры, не приводит человека к истине, живой истине бытия, но лишь к омертвевшей истине рациональной культуры, имеющей исключительно умозрительный характер. Человек никогда не может прочувствовать свою экзистенциальную значимость в такой культуре. В духе «подпольного человека» Достоевского Шестов вопрошает в своей книге о Кьеркегоре: «Откуда у разума власть навязывать бытию свои истины - ему самому ни на что не нужные и для бытия ненавистные, порой совершенно невыносимые?» И отвечает: «Разум диктует законы, какие ему вздумается диктовать или, вернее, какие он в силу совей природы диктовать принужден. У него ведь тоже нет свободы в выборе, он ведь тоже, если бы и захотел, то не мог отдать людям мир не в подержание, а в полную собственность. Но он и сам не спрашивает, зачем и для чего он диктует законы, и другим спрашивать не дает об этом. Так есть, так было, и так всегда будет. Судьбы человеческие, судьбы вселенной предрешены т Баеси1а Баеси1отт. Бытие заворожено какой-то безличной и безразличной властью, и стряхнуть с себя колдовские чары ему не дано» .
Даже само бытие «заворожено», то есть не свободно, но связано чем-то, что выше и сильнее бытия. В этой ситуации надеяться можно лишь на освобождающую силу абсолютно иррациональной библейской веры, чья истинность обретается через опыт экзистенциального страдания, а не самоуверенной веры, для которой достаточно соблюдения рутинной обрядовой практики. Шестов критикует попытки философского осмысления Бога, предлагая исключительно индивидуальный, экзистенциальный путь веры. Идея веры наряду с идеей свободы человека является основополагающими в творчестве Шестова. Он характеризует веру как источник экзистенциальной философии, ибо она «дерзает восставать против знания», более того, только вера, по мысли философа, оправдывает смысл исторического существования человека. И такова суть библейская вера: «Только в Библии есть указание, что с разумом и с приносимыми им вечными истинами не все обстоит благополучно. ...Вера ведет к древу жизни, от древа же жизни идет не знание, не умозрительная философия, а философия экзистенциальная» .
По сути дела, у Шестова происходит совпадение «веры» и «экзистенции». И поэтому Шестов не принимает веру как безусловное признание некоего авторитета. Вера, считает он, возникает тогда, когда человек одинокий во враждебном ему мире, лишенном справедливости, убедился в несовершенстве собственного разума перед лицом жизни, поставил вопрос о существовании единой истины и «почувствовал совершенную невозможность жить с разумом». Поэтому вера очень часто рождается из трагедии понимания, что в эмпирическом мире отсутствует гармония. Человек приходит к вере самостоятельно, после мучительных попыток восстановить единство мира, как
создание нового мира, который живет внутри нас и делает нас людьми. Религиозная вера в творчестве философа выступает как высшая степень освобождения человека от власти «самоочевидных истин», как прорыв в область абсолютной свободы: «Вера, по существу своему, ни с нашим знанием, ни с нашими моральными чувствами ничего общего не имеет. Чтоб добиться веры - нужно освободиться и от знаний, и от нравственных идеалов» .
Согласно Шестову, вера невозможна без личностного общения с Творцом, напротив, было бы гораздо хуже, пишет он, если бы Гегель был прав, что Абсолютное является «пределом человеческих достижений». Для Шестова Бог - Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не Бог философов. Философ верит во всемогущество Божие. У Бога все живет и изменяется, и человек способен найти веру только благодаря Ему: «Только благодать Божия может вырвать застывшую и оцепеневшую человеческую душу из глубокого и мучительного, непробудного сна. Вера не есть готовность признать истинными те или иные положения. Сколько бы вы ни признавали истинными те или иные суждения, вы от этого не приблизитесь ни на шаг к Богу. Вера есть переход к новой жизни» .
И лишь только вступив на этот путь можно говорить о подлинной жизни, той самой жизни, о которой грезили все великие умы, и которая оставляет равнодушной экзистенциально молчаливое большинство. Оригинальность философии Шестова в том, что он во многом по-новому переосмысливает библейские истины, в корне оставаясь им верным. Это типичный путь русского религиозного философа, которые не принимает «на веру» многие постулаты веры, но пропускает их через горнило своих экзистенциальных страданий. Человек оказывается в центре философской рефлексии Шестова, которая стремится к тому, чтобы придать человеческому существованию максимально возможную подлинность. Такова практическая задача философии, и в качестве таковой она является этикой. Но в русской традиции она приобретает остро экзистенциальную направленность, это своего рода экзистенциальная этика.
Таким образом, экзистенциальная значимость человека у Шестова проистекает из трех источников: Библия, Кьеркегор и Достоевский. Библия дает основу для сверхрациональной и сверхморальной веры, а Кьеркегор и Достоевский придают ей необходимую достоверность, своими исканиями и вопрошаниями указавшими на тупики рационального мышления. Философу недостаточно одной «чистой» библейской веры, ему нужна вера, прошедшая через экзистенциальный опыт Кьеркегора и Достоевского, которые во многом «дополняют» или разъясняют те трагическое и апофатические лакуны, которые встречаются в библейской антропологии и в повседневной жизни.
Литература
1. Зеньковский В. В. История русской философии. Л.: Эго, 1991. Т. 1, ч. 1. 222 с.
2. Бердяев Н. А. Основная идея философии Льва Шестова // Путь. 1939. № 58. С. 44-48.
3. Гальцева Р. А. Утопическое в русской философской мысли XX века. Знаки эпохи. Философская полемика. М.: Летний сад, 2008. 668 с.
4. Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. М.: Наука, 1990. С. 43-272.
5. Достоевский Ф. М. О русской литературе. М.: Современник, 1987.
6. Достоевский Ф. М. Записки из подполья // Собр. соч. В 15 т. Л.: Наука, 1989. Т. 4. 781 с.
7. Жирар Р. Достоевский: от двойственности к единству. М.: ББИ, 2013. 162 с.
8. Больнов О. Ф. Философия экзистенциализма. СПб.: Лань, 1999. 224
9. Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия. М.: Прогресс - Гнозис, 1992. 304 с.
10. Шестов Л. Шекспир и его критик Брандес. М.: Директ-Медиа, 2008.
11. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. Paris: YMCA-PRESS, 1971.
12. Шестов Л. Sola fide - только верою: греческая и средневековая философия, Лютер и церковь. Paris: YMCA-PRESS, 1966. 293 с.
13. Шестов Л. Афины и Иерусалим // Сочинения. В 2 т. М.: Наука, 1993. Т. 1: Власть ключей. С. 316-664.
1. Zenkovskiy V. V. Istoriya russkoy filosofii . Leningrad: Ego, 1991. Vol. 1, part 1. 222 p.
2. Berdyaev N. A. Osnovnaya ideya filosofii L"va Shestova // Put". 1939. No.58. Pp. 44-48.
3. Gal"tseva R. A. Utopicheskoye v russkoy filosofskoy mysli XX veka. Znaki epokhi. Filosofskaya polemika . Moscow: Letniy Sad, 2008. 668 p.
4. Berdyaev N. A. Russkaya ideya. Osnovnyye problemy russkoy mysli XIX veka i nachala XX veka // O Rossii i russkoy filosofskoy kul"ture . Moscow: Nauka, 1990. Pp. 43-272.
5. Dostoevsky F. M. O russkoy literature . Moscow: Sovremennik, 1987. 399 p.
6. Dostoevsky F. M. Zapiski iz podpol"ya // Collected op. In 15 vols. Leningrad: Nauka, 1989. Vol. 4. 781 p.
7. Girard R. Dostoyevskiy: ot dvoystvennosti k yedinstvu . Moscow: BBI, 2013. 162 p.
8. Bol"nov O. F. Filosofiya ekzistentsializma . Saint-Petersburg: Lan", 1999. 224 p.
9. Shestov L. Kirkegard i ekzistentsial"naya filosofiya . Moscow: Progress-Gnosis, 1992. 304 p.
11. Shestov L. Apofeoz bespochvennosti . Paris: YMCA-PRESS, 1971. 229 p.
12. Shestov L. Sola fide - tol"ko veroyu: grecheskaya i srednevekovaya filosofiya, Lyuter i tserkov" . Paris: YMCA-PRESS, 1966. 293 p.
13. Shestov L. Afiny i Iyerusalim // Coll. op. In 2 vols. Moscow: Nauka, 1993. Vol. 1: Vlast" klyuchey . Pp. 316-664.
Лев Шестов: иррационализм и экзистенциальное мышление. Современники Л. Шестова неизменно отмечали его оригинальный склад ума, блестящий литературный талант. Талант одиночки, не примкнувшего ни к западникам, ни к славянофилам, ни к церковноверующим, ни к метафизикам. В жизни он неизменно оставался и “беспросветно умным” (В.В. Розанов) и “бездонно сердечным” (А.М. Ремизов).
Л. Шестов (это литературный псевдоним, настоящее имя Лев Исаакович Шварцман) родился 31 января 1866 года в Киеве, в семье крупного коммерсанта-мануфактурщика. Учился в Киевской гимназии, затем на физико-математическом факультете Московского университета, с которого он перевелся на юридический факультет Киевского университета. Окончил его в 1889 году. Первая книга Шестова “Шекспир и его критик Брандес” вышла в 1898 году. Далее следуют “Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше” (1900), “Достоевский и Ницше” (1900) и “Апофеоз беспочвенности” (1905). Октябрь 1917 года Л. Шестов не принимает и в 1919 году становится эмигрантом. В эмиграции опубликованы наиболее значительные работы Шестова: “Власть ключей”, “На весах Иова (Странствования по душам) ”, ”Киркегард и экзистенциальная философия (Глас вопиющего в пустыне) ”, “Афины и Иерусалим” и др. Скончался Л. Шестов в Париже 19 ноября 1938 года.
Истоки философского постижения Шестова следует искать в великой русской литературе ХIХ века. Шестова характеризует сосредоточенное внимание к “маленькому”, часто “лишнему” человеку; ситуации - глубинно значимые (позднее их назовут пограничными); трагедии исторического бытия, и в связи с этим - повышенный интерес к откровениям Достоевского и Толстого, откровениям русской литературы. Несомненным является влияние духовного поля Кьеркегора и Ницше. Сам Шестов в статье, посвященной памяти Гуссерля, напишет: “... Моим первым учителем философии был Шекспир. От него я услышал столь загадочное и непостижимое, а вместе с тем столь грозное и тревожное: время вышло из своей колеи... ”.
Известность Л. Шестову принесли не столько его первые книги (“Шекспир и его критик Брандес”, “Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше”, “Достоевский и Ницше”), сколько его “Апофеоз беспочвенности (Опыт адогматического мышления) ” - книга “афоризмов, возмутительных и циничных для ума, которого кашей не корми, а подай “систему”, “возвышенную идею” и т.п. (Ремизов). Ирония Шестова по поводу различных философских систем приводила читателя в смущение. Это была известность эпатирующего характера.
Большая часть идейного наследия Шестова запечатлена в форме философских эссе - “странствований по душам” его излюбленных мыслителей и героев - Достоевского, Ницше, Толстого, Чехова, Сократа, Авраама, Иова, Паскаля, позже Кьеркегора. Он пишет о Платоне и Плотине, Августине и Спинозе, Канте и Гегеле; полемизирует с Бердяевым и Гуссерлем (и с тем, и с другим Шестова связывала личная дружба). Он “философствовал всем своим существом”, - так скажет о нем Н. Бердяев.
“Научить человека жить в неизвестности... ” Одной из основных для Шестова является проблема философии. Уже в “Апофеозе... ” он определил свое видение задач философии: “Научить человека жить в неизвестности... ”, - человека, который всего более боится неизвестности и прячется от нее за различными догматами.
Однако в определенных обстоятельствах всякий человек ощущает в себе потрясающее стремление осмыслить судьбу и предназначение своего собственного существования, как и существования всего универсума. Обращенность конкретного человека к жизнесмысловым и миросмысловым проблемам, к “началам” и “концам” оставляет человека один на один с “проклятыми” вопросами: смысла жизни, смерти, природы, Бога. В подобных обстоятельствах люди обращаются к философии за ответом на мучающие их вопросы. “... В литературе, - иронизирует Шестов, - с давних времен заготовлен большой и разнообразный запас всякого рода общих идей и мировоззрений, метафизических и позитивных, о которых учителя начинают вспоминать всякий раз, как только начинают раздаваться слишком требовательные и неспокойные человеческие голоса”.
Эти существующие мировоззрения оборачиваются темницей ищущего духа, поскольку в этих запасах идей и мировоззрений “философы стремятся “объяснить” мир, чтоб все стало видным, прозрачным, чтоб в жизни ничего не было или было бы как можно меньше проблематического и таинственного”. Шестов сомневается в пользе таких объяснений. “Не следовало ли бы, - говорит он, - наоборот, стремиться показывать, что даже там, где все людям представляется ясным и понятным, все необычайно загадочно и таинственно? Самим освобождаться и других освобождать от власти (курсив наш. Е. В) понятий, своей определенностью убивающих тайну. Ведь истоки, начала, корни бытия - не в том, что обнаружено, а в том, что скрыто: Deus est Deus absconditus (Бог есть скрытый Бог) ”.
Именно потому, считает Шестов, когда “говорят, что интуиция есть единственный способ постижения последней истины”, с этим трудно согласиться. “Интуиция происходит от слова intueri - смотреть... Но нужно уметь не только видеть, нужно уметь и слышать... Ибо главное, самое нужное - увидеть нельзя: можно только услышать. Тайны бытия бесшумно нашептываются лишь тому, кто умеет, когда нужно, весь обращаться в слух”.
И задачу философии он видит не в том чтобы успокаивать, а в том, чтобы смущать людей.
Такие предположения в духе абсурда преследуют вполне человеческие цели: показать открытость, “негарантированность” всякого бытия, в том числе и бытия людей, помочь найти истину там, где ее обычно и не ищут. “... Философия есть учение о ни для кого не обязательных истинах”. Выступая против классической метафизики, точнее, против метафизического разума, Шестов призывает признать реальность непостижимого, иррационального, абсурдного, не вмещающегося в разум и знание, противоречащего им; восстающего против логики, против всего, что составляет привычный, обжитой мир, незаметно и неизбежно идеализированный, а потому ложный, обманчивый - мир человеческого бытия. Иллюзии этого мира тщательно рационализированы, так что выглядят прочными, устойчивыми, но это лишь до возникновения реальности непредвиденного. Как только реальность непредвиденного, катастрофичного и неосознанного заявляет о себе, вся эта обжитость и обыденность оказывается вдруг кратером проснувшегося вулкана.
“Вера зовет все на свой суд”. Шестов не принимает традиционную метафизику и теологию. В период с 1895 и примерно до 1911 года в его воззрениях происходит радикальный антропоцентрический поворот к философии жизни и исканию Бога. Причем речь идет не о христианском Боге (для него Бог добра - это бог с маленькой буквы), а о Боге Ветхого Завета. В своих суждениях о Боге Л. Шестов был сдержан и не то чтобы колебался признать существование Бога, скорее он колебался говорить о нем что-либо утвердительное. Вот достаточно характерные для Шестова слова, ими, по сути, начинается его крупное, изданное уже в эмиграции, произведение “Власть ключей” (Берлин, 1923 г): “Признавал ли хоть один философ Бога? Кроме Платона, который признавал Бога лишь наполовину, все остальные искали только мудрости... Конечно, из того, что человек погибает, или даже из того, что гибнут государства, народы, даже высокие идеалы, - никак не “следует”, что есть всеблагое, всемогущее, всеведущее Существо, к которому можно обратиться с мольбой и надеждой. Но если бы следовало, то и в вере не было бы никакой надобности; можно было бы ограничиться одной наукой, в ведение которой входят все “следует” и “следовало”.
Обратим внимание на то, как Шестов, говоря о разрушительных процессах реальности, озабочен их несовместимостью с всеблагим, всемогущим, всеведущим Существом, но именно из стремления преодолеть эту несовместимость и возникает, с точки зрения Шестова, надобность веры. “И все же люди не могут и не хотят перестать думать о Боге. Верят, сомневаются, совсем утрачивают веру, потом снова начинают верить”.
“Сомневаются... ”! Из этих сомнений возникают рассуждения “о всесовершенном существе” - “мы охотно говорим” о нем, “привыкли к этому понятию” и даже “искренно думаем, что оно имеет определенное, для всех одинаковое значение”. Шестов предлагает читателю раскрыть понятие “всесовершенного существа” через некоторые признаки, которые прежде всего могут быть названы при решении задач такого рода. В первую очередь возникает несомненность двух признаков - всезнание и всемогущество. “Есть ли в самом деле всезнание признак совершеннейшего существа? ” вопрошает Шестов и тут же дает отрицательный ответ, поясняя при этом: “Вперед все предвидеть, все всегда понимать - что может быть скучнее и постылее этого? ” “Всесовершенное существо никак не должно быть всезнающим! Много знать - хорошо, все знать - ужасно”. С всемогуществом, считает Шестов, то же самое. “Кто все может, тому ничего не нужно”.
И третий признак, часто называемый признак вечного покоя, Шестов также находит нисколько не лучше уже разобранных. Так чем же руководствуются люди, приписывая те или иные качества совершенному существу? Ответ Шестова достаточно определенен - “руководятся не интересами этого существа, а собственными. Им, конечно, нужно, чтобы высшее существо было всезнающим - тогда ему можно без опасения вверить свою судьбу. И хорошо, чтобы оно было всемогущим: из всякой беды выручит. И чтобы было спокойное, бесстрастное и т.д. ”.
Предвидя возможные возражения и даже упреки в ограниченности, неспособности понять “возвышенной прелести” всезнания, всемогущества, ничем не нарушаемого покоя, Шестов к сказанному выше резонно добавляет: “Но те, которые любуются этими возвышенностями, - они-то не люди, что ли, и не ограниченны? Им разве нельзя возразить, что они вследствие своей ограниченности выдумали свое совершенное существо и радуются на свою выдумку? ”. Что же касается самого Шестова, то его Бог прежде всего Бог “сокрытый”, неизвестный и могущественный настолько, чтобы быть таким, каким он хочет, “а не таким, каким бы его сделала человеческая мудрость, если бы её слова превращались в дела... ”.
Суждения Шестова о Боге более всего соответствуют ветхозаветным представлениям о неведомом существе, внушающем не столько надежду, сколько ужас и страх. Бог Ветхого Завета “выше сострадания, выше добра”. И от человека “Бог требует невозможного. Бог требует только невозможного”.
Тайны библейской веры стали для него определяющими в книге “Sola fide - Только верою”. “Вера зовет все на свой суд”, - утверждает Шестов и в другой своей книге “Киркегард и экзистенциальная философия”. Ибо “вера есть... новое измерение мышления, открывающее путь к Творцу”.
Вера не посюстороння, а потустороння, она там, где уже безумие, изначальная Божественная свобода и переход от видимого к невидимому миру. “Только на крыльях веры можно взлететь над всеми “каменными стенами... ”.
Она есть абсолютно неразумная и безосновная личная встреча с Богом избранного им человека, открывающая “невозможные” возможности. Всякий богословский рационализм Шестовым решительно отвергается. “Вера не только не может, она не хочет превратиться в знание”.
“Так что, когда приходящая от веры истина превращается нами или постигается как истина самоочевидная, в этом нужно видеть указание на то, что она нами утрачена”.
Афины и Иерусалим. Или-или. Вера или разум... Такое противопоставление встречается в философии нередко. В предельно выраженной форме оно выявлено Кьеркегором, к чтению которого Льва Шестова побудил Эдмунд Гуссерль (Шестова и Гуссерля связывала с 1928 года дружба, основанная на взаимном уважении, несмотря на то, что их понимание философии находилось на противоположных полюсах). Сюрпризом для Шестова было узнать, что Кьеркегор видел источник философии не в удивлении, как думали древние, а в отчаянии, и что Платону и Гегелю он противопоставлял Иова. Именно у Кьеркегора Шестов заимствовал выражение “экзистенциальная философия”, приложимое к его собственным раздумьям, чтобы отличить их от умозрительной философии.
В философии Шестова мы встречаем не столько противопоставление, сколько отрицание истин разума. Мир “законов природы”, - говорит он, - есть кошмарный сон, от которого мы должны были бы пробудиться. Шестов противопоставляет Афины и Иерусалим, эллинское и библейское начала европейской мысли, вечные истины в античной философии и сферу откровения. Смысл противопоставления: неправда разума не в том, чем он по существу обладает, а в том, что в отречении от свободы (а корень этого отречения, по Шестову, в этической сфере) человек ориентирован в разуме не на его творческие озарения, а на неизменность и необходимость. И мучительность ситуации состоит в том, что разум оставляет человека один на один с его заботами и тревогами.
Разум разочаровывает Шестова прежде всего потому, что не дает человеку примирения с действительностью, с миром, в котором жизнь - “бессмысленный, отчаянный крик или безумное рыдание”. Разуму неведома “тайна вечного” - смерть, это “самое непонятное”, самое “неестественное из всего, что мы наблюдаем в мире”. И пытаясь успокоить человека, разум лишь обманывает его, уводит от действительности. Шестову мучительно осознавать, что “на весах Иова скорбь человеческая оказывается тяжелее, чем песок морской”, что “стоны погибающих отвергают очевидности”.
Не следует думать, что нападки Шестова на разум приводят его к познавательному скептицизму. Все можно познать, и знания могут быть неограниченными. Однако в определенном, можно сказать экзистенциальном, смысле они оказываются ненужными. Одна за другою перед нами возникают картины умирания Ивана Ильича, мучения “подпольного” человека Достоевского, откровения неистового Плотина, вопли Иова - через смерть, катастрофы и каторги высвечивается некое изначальное заблуждение человека. С чем же оно связано?
Для прояснения этого вопроса Шестов, вслед за Кьеркегором, обращается к грехопадению. Оно для него? результат своего рода испуга, испуга перед ничто. Змей-искуситель - это сам разум, внушающий человеку недоверие к божественной свободе и желающий занять место Бога. Разум предлагает человеку свою “надежную необходимость” и гарантии правоты в различении добра и зла, но сколько раз разум обманывал нас.
Тем не менее человек предпочитает надежность разума вместо таинственной, ничем не обеспеченной парадоксальной свободы веры. И не Бог нужен людям, но - гарантии. Кто в состоянии “дать” или создать иллюзию этих гарантий, тот и станет для них Богом. (Мотивы данного рода прояснены Ф.М. Достоевским. Обостренно воспринимая соотношение свободы и необходимости, навеянной разумом и “самоочевидностями”, Л. Шестов не мог не остановиться на этой теме). В книгу “На весах Иова” входит часть “Что есть истина. Об этике и онтологии”, где Шестов воспроизводит историю “убийства” Бога и эллинскими мудрецами, и Спинозой... Место Бога занимает необходимость, она, дескать, противостоит религиозной мудрости древних и тех, кто - как Иов и как Паскаль - еще взывает из глубины отчаяния не к вечному разуму, а к личному Богу.
Поиски истины там, где ее обычно не ищут. Шестов отмечает, что вся история философии есть история искания истины и эта же история обнаруживает, что “для человека искание истины всегда было погоней за общеобязательными суждениями. Человеку мало было обладать истиной. Он хотел иного..., чтоб его истина была истиной “для всех”.
Самые глубокие и смелые философы как у древних греков, так и у нас, говорит Шестов, “все же оставались наивными реалистами в своих методологических приемах и исходили из предположения, что истина есть adaequatio rei et intellectus” (соответствие вещи и интеллекта. - Е. В). Он приводит аристотелевское определение: “... Говорить, что есть, о том, что - есть, и говорить, что нет, о том, чего нет, значит утверждать истину... ”. Для нужд здравомыслящего обывателя и для нужд научного исследователя (которые, считает Шестов, в этом отношении ничем друг от друга не отличаются) это определение достаточно. Унаследовала это положение от науки и философия. Но вот как раз философу никак нельзя идти за своими истинами в те места, “где математик узнает, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым”. Истина как подлинность, как человеческая истина противоположна истинам науки, морали и человеческого общения. Она не связана с логическими истинами и суждениями.
Не рождается она и в споре. “Истина приходит в жизнь, не предъявляя никому оправдательных документов”. “Истине не нужно никаких оснований - разве она сама себя не может нести! Последняя истина, то, чего ищет философия, что для живых людей является самым важным, - приходит “вдруг”. Она подобна чуду, тайне. “Истина точно клад, не дается в руки... Мы волнуемся, мучимся, рвемся к истине, но истине чего-то нужно от нас. Она, по-видимому, тоже зорко следит за нами и ищет нас, как мы ее... ”.
Поиски “живой”, “настоящей”, “последней” истины и в древности, и в наше время не раз вели к утрате доверия к разуму (Плотин, Ницше, Достоевский), и все же рационализму со всеми его “аргументациями из следствий“ не дано заглушить живущего в людях смутного чувства, что последняя истина, та истина, которую наши прародители так неудачно искали в раю, лежит по ту сторону разума и разумом постижимого и что найти ее в том мертвом и неподвижном мире, в котором только и умеет властвовать рационализм, невозможно. Истина в своей первозданности надмирна, она тождественна откровению, она есть Бог. “Чтоб увидеть истину, нужны не только зоркий глаз, находчивость, бдительность и т.п., - нужна способность к величайшему самоотречению” и готовность к чуду.
По Шестову, чудо и загадочность - фундаментальные качества бытия. Всякое бытие есть чудо, поскольку отвечает всем требованиям последнего. “Наш ум, в детстве усвоивший столько нелепостей, потерял способность к самозащите и принимает все, кроме того, от чего его предостерегали с детства же: то есть от чудесного, иначе говоря, действия без причины... Что, например, понимает современный человек в словах “естественное развитие мира”? Забудьте на минуту свою “школу”, и сразу убедитесь, что развитие мира ужасно неестественно: естественно было бы, если бы не было ничего - ни мира, ни развития”.
Трагедии из жизни не изгонят никакие общественные переустройства... Экзистенциальная философия Шестова с новым, вышеозначенным измерением истины настроена не на “понимание”, а на “жизнь” (“праведный жив будет верой”). Жизнь переживалась им как “свобода индивидуального существования”, как чудо, как “творческая мистерия” и неограниченная возможность. Когда Шестов желал подчеркнуть, что речь идет о настоящих реальностях, он употреблял выражения “живая истина”, ”живое существо”, ”живой человек” - в отличие от излюбленного философами “человека вообще”. Ужасным представляется Шестову совет Спинозы: “Не смеяться, не плакать, не ненавидеть, а понимать... ”. Напротив, говорит Шестов, человек должен был бы кричать, вопить, смеяться, насмехаться, протестовать. Снова упоминает он библейского Иова, который, к великому возмущению своих мудрых друзей, стенал и вопил.
Шестову всякий душевный покой подозрителен, ибо земля, на которой мы обитаем, отнюдь не располагает к этому. Он любил тех, которые, как Паскаль, “ищут, стеная”. Обращаясь снова и снова к категории “жизни”, он каждый раз подчеркивает, что жизнь - это творчество, непредсказуемость и свобода. Даже смерть (а тема смерти практически присутствует во всех его работах) рассматривается им в контексте перехода личности от одного порядка мира к другому. Смерть имеет прямое отношение к человеческому существованию. “Смерть есть самое неестественное, таинственное и загадочное из всего, что вокруг нас происходит”. У смерти свои истины, свои очевидности, свои возможности и невозможности.
Размышления Шестова о смерти ассоциируются с понятиями страха, ужаса и одиночества. В “Откровениях смерти” он напишет: “Чтоб был великий восторг, нужен великий ужас... ”. В главе “На страшном суде” Шестов размышляет над последними произведениями Л. Толстого. Он считает, что Толстому было дано слышать и понимать загадочный язык смерти. Имеются в виду рассказы Толстого “Смерть Ивана Ильича”, “Хозяин и работник”. “Смерть перерезывает все невидимые нити, которыми мы связаны на земле с себе подобными существами. И абсолютное одиночество, полнее которого нет ни на дне морском, ни под землей, - одиночество, которого не выносят... ”. “Последний закон на земле - одиночество”, - напишет Шестов в “Апофеозе... ”.
Но еще есть обыденность и случай; обыденность и насилие - едва ли не главные черты действительности. “Подпольный” человек Достоевского жалок, но “ нормальный человек”, то есть человек, живущий в том же подполье, только не подозревающий, что подполье есть подполье, и убежденный, что его жизнь есть настоящая, высшая жизнь..., такой человек даже в “подпольном” герое вызывает гомерический хохот.
И герои Достоевского не одиноки! Страшный вопль Гоголя: “Скучно жить на этом свете, господа! - относится, считает Шестов, не к худшим из нас (Чичиковым, Ноздревым, Собакевичам и т.п.). Речь идет о лучших. Это они - “живые автоматы, заведенные таинственной рукой и не дерзающие нигде и ни в чем проявить свой собственный почин, свою личную волю. Некоторые, очень немногие, чувствуют, что их жизнь есть не жизнь, а смерть”.
Герои Толстого “уходят” из жизни по воле ужасающего коварного случая. Случай? еще не пограничная ситуация, это некая обыденность. Шестова он интересует своей бессмысленностью и массовидностью. Это пустяк особого рода - глупый, алогичный, - но он ставит человека на границе бытия в мире. “Когда “случай” нас подводит к пропасти, когда после многих лет беспечной, спокойной жизни вдруг, как у Гамлета, пред нами восстает какое-нибудь грозное, доселе не представлявшееся даже возможным “быть или не быть”, - начинает казаться, что какая-то новая, загадочная - может, благодатная, может, враждебная сила направляет и определяет наши действия”. Случайность - вот что лишает жизнь всякого объективного смысла.
Каждый из нас навсегда скрыт от посторонних глаз в абсолютно непроницаемой оболочке своего тела. “Природа, - говорит Шестов, - устроила так, что один человек совсем и не замечает, даже не смеет знать другого”. А само существо, именуемое Я, что оно может знать о себе и желать? Для Я, непосредственно себя воспринимающего, так ли уж важны “приговоры по чисто внешним признакам” - добрый, вспыльчивый, одаренный и т.п.? Конечно, как космическое и общественное существо он “обязан” применять их, когда сталкивается с миром, следующим своим собственным законам, с миром необходимости; но разве они не тяготят и не уродуют его?
“Основная черта каждого человека есть непостоянство, и привилегией непостоянства он больше всего дорожит: непостоянство ведь есть жизнь и свобода”. Однако это непостоянство раздражает ближних, да и для самого Я оказывается опасным свойством, как опасной оказалась, вопреки советам древних, и заповедь “Познай самого себя”. До нарушения нашими прародителями заповеди, запрещающей человеку есть плоды от дерева познания, разве стыдились они наготы своей? “... Они любовались ею, а не “судили” ее. Их бытие не подлежало внешнему суду, они вообще и сами себя не судили, и никто их не судил. И тогда не было наготы, а была красота. Но пришло “познай себя” - и начался “суд”. “Ясно, - подчеркивает Шестов, - что правило “познай самого себя” есть правило человеческое. Смысл его в том, чтоб каждый ценил и мерил себя так, как его ценят и меряют окружающие люди”.
Шестову грустно осознавать, что Я очень хрупко по сравнению с силой, находящейся вовне, но еще более Шестова тревожит то обстоятельство, что, привыкая иметь дело только со своим изображением, “как оно отражается на поверхности бытия”, человек “разучился видеть свою сущность”. Более того, то, что “внутри”, постепенно теряет присущие ему свойства. И человек привыкает “знать” о себе только то, что знают другие. Но если бы он захотел и смог взглянуть на свое действительное Я, то “настоящее его Я показалось бы ему уродливым, и бессмысленным, и безумно страшным”, потому что оказалось бы оно “ни с чем не сообразным и не похожим ни на что из того, что мы обычно считаем должным и законным”. И не исключено, что от этого настоящего (сущностного) Я он бросился бы к “являющемуся”: с ним, по крайней мере, спокойнее, ибо “пред неправедным и корыстным судом других” оно “все же не так беспощадно обличается, как наше действительное Я”.
“Необходимость” осаждает Я и “снаружи” и “изнутри”, несмотря на это, человек желает быть (курсив авторов) и не желает ничего “скрывать и прятать, как то приходится сейчас делать”. По-настоящему человек начинается тогда, когда восстает против обыденности и необходимости, когда предстает в дерзновении свободы и творчества. Творчество, - считает Шестов, - универсальная характеристика подлинного мира, это - прерывистость, это скачок, в результате которого “из ничего” рождается небывалое, неизвестное. Но творчество - это и небывалая мука, смешанная с небывалым восторгом. В творчестве существование человека предстает как начало, не имеющее конца, как открытость к бесконечности, как бесконечная возможность и возможность бесконечности...
Мы приобщились лишь к малой толике философских размышлений Шестова. Этим можно было бы завершить данный раздел. Но нельзя обойти вниманием тот резонанс, который имели эти размышления среди современников - иногда последователей, а чаще противников Шестова. Именно последние называли его “антифилософом”. Те же, которые склонны были видеть в Шестове своего рода философского “пророка” грядущего века, называли его философию по-разному: философским импрессионизмом, возможно, за афористичность и недосказанность суждений (от impression фр. `впечатление"); чаще - экзистенциализмом. К последнему названию склонен был и сам Шестов после соприкосновения с философией Серена Кьеркегора.
Альбер Камю называет Шестова, наряду с Кьеркегором, протагонистом парадокса и абсурда. В своей работе “Миф о Сизифе” Камю определяет разницу между позицией его парижских современников и шестовской: “Для Шестова разум бесплоден, но есть нечто превыше разума. Для человека абсурда разум бесплоден и нет ничего превыше разума”. Особое мнение по поводу того, что сам Шестов (и некоторые его друзья) сближал свои построения с экзистенциальной философией, выразил о. Василий Зеньковский - автор двухтомного труда по истории русской философии: “... По поводу этого весьма сомнительного “комплимента” Шестову надо сказать, что, за вычетом нескольких мотивов, творчество Шестова уходит совсем в сторону от “экзистенциализма” (в обеих его формах - атеистического и религиозного). По существу же Шестов является религиозным мыслителем, он вовсе не антропоцентричен, а теоцентричен... ”.
Человека и человечество интересовали всегда две сложные проблемы: он сам и окружающий мир.
Западные философы уделяли больше внимания внешнему миру человека, а восточные - внутреннему миру человека.
Первая проблема, связанная с человеком, - это проблема происхождения человека.
Первобытная религия считала, что предки человека в растениях, животных и даже в отдельных частях поверхности земли. В этом состоит смысл одной из древних форм религии - тотемизма .
Позже появляется другие формы религии, объясняющие происхождение человека действием бога.
Такова позиция современной религии. Философская теория основывается на естественнонаучной теории происхождения человека (антропогенез) Дарвина (19 век). Он первый сформулировал гипотезу происхождения человека от обезьяны. Выделение человека из мира животных произошло благодаря труду. Именно труд и общение людей в процессе их труда способствовало развитию их речи. Важным фактором становления человека явились нравственные нормы, взаимоотношения людей. Таким образом, труд, членораздельная речь и нравственность стали факторами становления человека.
Многие русские философы также пытались внести свою лепту в разрешение проблемы происхождения человека.
По мнению Льва Шестова, есть 2 гипотезы происхождения человека: библейская и дарвиновская. Библейская, полагал он, более правдоподобна: об этом свидетельствует неутомимая тоска и вечная жажда человека, его вечное неумение найти на земле то что нужно. Но на свете очень много людей которые произошли от обезьяны, сумевших по – обезьяньи приспособиться к жизни. Из этого следует, что и Дарвин, и Библия правы. Часть людей произошли от согрешившего Адама, чувствуют в своей крови грех предков, мучаются им, а другие – от не согрешившей обезьяны, их совесть спокойна, они не терзаются и не мучаются.
Немецкий философ Фридрих Ницше считал, что человек вообще ещё не возник, в массе своей он ещё остаётся супершимпанзе. Именно «супер», потому что в сравнении с обезьяной он более умный, более хитрый, более ловкий, но всё равно обезьяна.
Как и русские мыслители, Ницше полагал, что теория Дарвина не подтверждается никакими серьёзными фактами. Естественный отбор действительно способствует выживанию, но отнюдь не самых лучших и самых значительных особей. В результате естественного отбора никакого прогресса не происходит. Всё яркое, красивое, талантливое вызывает или даже ненависть и погибает. Это особенно характерно для общества, но и в природе творится то же самое. Потомство дают лишь серые, невзрачные индивиды. У гениальных людей вообще редко бывают дети. Яркие люди, сильные и смелые всегда идут вперёд, не боятся рисковать жизнью и потому чаще всего рано погибают.
Единственными представителями истинной человечности являются, согласно Ницше, лишь философы, художники, святые. Только им удалось вырватьсяиз животного мира и жить целиком человеческими интересами.
Профессор, доктор медицинских наук Эрнест Мулдашев утверждает, что первые люди произошли от атлантов, которые жили на затонувшем континенте Атлантида и были пришельцами из космоса.
В 60-е годы 20-ого века появилась так называемая мутационная теория. Около 3-ёх миллионов лет назад в восточной Африке в результате землетрясения произошли разломы земной коры, и обнажились залежи урана. Началась ионизирующая радиация, она отрицательно влияла на всё живое. Началась мутация, в том числе и обезьян, которая привела к появлению человека.
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
1. Биография
Лев Шестов (Иегуда Лейб Исаакович Шварцеман) родился 31 января (13 февраля) 1866 года в Киеве, умер 20 ноября 1938 года в Париже от старческого туберкулеза, - русский религиозный философ, литературный критик.
Родился в семье крупного фабриканта, купца Исаака Моисеевича Шварцмана. Располагавшееся на Подоле «Товарищество Ис. Шварцман» с миллионным оборотом было известно качеством закупаемой им английской материи. Отец был большим знатоком древней еврейской письменности, читал свободно древнееврейские книги, ходил в синагогу, но был тем, кого евреи называют «эпикойрес» -- свободомыслящим. Было время, когда его хотели даже исключить из синагоги за профанацию святого места и за кощунственные выпады. Но при всем своем свободомыслии он бывало говорил: -- Все-таки, когда в торжественный праздник проносят по синагоге свитки Торы, я их целую. Шестов любил выслушивать из уст отца старинные легенды и поверья. Отец взял к детям, скорее по традиционной привычке, учителя древнееврейского языка, но Шестов впоследствии этот язык совершенно забыл. У Л.И. Шестова были два младших брата и четыре сестры.
Учился в Киевской 3-й гимназии, но был вынужден перевестись в Москву. В 1884 поступил на физико-математический факультет Московского университета, затем перевелся на юридический факультет, семестр обучался в Берлине, окончил университет в Киеве (1889) со званием кандидата права в 1889 году. Докторская диссертация «О положении рабочего класса в России» прошла в Киевском университете. Но для того, чтобы ее напечатать, Шестов должен был послать ее в Московский цензурный комитет. Этот комитет не только не дал разрешения на напечатание рукописи, но реквизировал ее. «Если бы эта книга увидела свет, в России произошла бы революция», заявил удивленному автору суровый цензор.
Несколько лет Шестов жил в Киеве, где работал в деле отца, одновременно интенсивно занимаясь литературой и философией. Однако совмещать бизнес и философию оказалось нелегко. В 1895 г. Шестов тяжело заболел (нервное расстройство), а в следующем году уехал за границу для лечения. В дальнейшем коммерческое предприятие отца станет для мыслителя своего рода семейным проклятием: он неоднократно ещё будет вынужден отрываться от семьи, друзей, любимой работы и мчаться в Киев, чтобы навести порядок в делах фирмы, расшатанных стареющим отцом и безалаберными младшими братьями.
В 1896 году в Риме Шестов женился на Анне Елеазаровне Березовской, которая в это время изучала медицину (венеролог); через два года они вместе переехали в Берн, а в 1898 году вернулись в Россию.
Февральская революция особенного восторга у Шестова не вызвала, хотя философ всегда был противником самодержавия. В 1920 г. Лев Шестов с семьёй покинул Советскую Россию и обосновался во Франции, где и жил до своей смерти. 19 ноября 1938 г. Лев Шестов скончался в Париже, в клинике на ул. Буало.
Дочери -- Татьяна (1897) и Наталья (1900).
2. Творчество
Первые статьи: Большая статья о появившейся в то время большой книге Вл. Соловьева «Оправдание добра». В газете «Киевское Слово» от 22 февраля 1895 г. статья «Георг Брандес о Гамлете», подписанная буквами Л. Ш. Она послужила в дальнейшем началом большого труда о Шекспире.
В 1890-95 публикует статьи по социально-экономическим вопросам.
В сер.1890-х гг. посвящает себя занятию литературно-философским трудом.
В творчестве Шестова, обращенном к Св.Писанию, пронизанном «проклятыми вопросами» русской литературы, различают два основных этапа: литературно-критический (до 1911) и собственно философский. Своим «первым учителем философии» называл Шекспира. Сочинение «Шекспир и его критик Брандес» (1898) - философский дебют Шестова. Сквозными проблемами творчества Шестова становятся: ограниченность и недостаточность научного познания как средства «ориентировки» человека в мире; недоверие к «общим идеям», «системам», «мировоззрениям», заслоняющим от наших глаз реальную действительность во всей ее красоте и всем многообразии; выдвижение на первый план индивидуальной человеческой жизни с ее проблематичностью, а подчас и трагичностью. В частности, в произведении «Шекспир и его критик Брандес» он на примере героев шекспировских трагедий («Макбет», «Отелло») пытается показать несостоятельность нравственного закона, универсальных нравственных норм. В числе прочего, он показывает тип человека-бунтаря, которому нечего более терять кроме своей жизни, и именно поэтому он готов ещё побороться. Решающее влияние на него оказал Ницше, которому посвящены книги «Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше» (1900), «Достоевский и Ницше» (1903, Ее перевели на восемь языков, среди которых был даже китайский.), принесшие автору известность. Шестов был захвачен личностью «безумного мыслителя», который один на один со страшной болезнью искал Бога за пределами морали и культуры.
3. Письмо Шестова Фондану (воспоминания Германа Ловцкого)
«В это время я читал Канта, Шекспира и Библию. Я сейчас же почувствовал себя противником Канта. Шекспир же меня перевернул так, что я потерял сон. И вот однажды я прочитал в одном русском журнале несколько глав Брандеса в переводе, посвященных Шекспиру. Я пришел в бешенство. Несколько позже, находясь в Европе, я читал Ницше. Я чувствовал, что в нем мир совершенно опрокидывался. Я не могу передать впечатление, которое он произвел на меня.
Сначала я прочел «По ту сторону Добра и Зла», но я не очень-то ее понял, вероятно из-за афористической формы… Требовалось время, чтобы я ее ухватил. Затем была «Генеология Морали». Я начал читать в 8 часов вечера и кончил только в 2 часа ночи. Книга меня взволновала, возмутила все во мне. Я не мог заснуть и искал аргументов, чтобы противостоять этой мысли ужасной, безжалостной... Конечно, Природа жестока, безразлична. Несомненно она убивает хладнокровно, неумолимо. Но мысль ведь не Природа. Нет никаких оснований, чтобы она намеревалась также убивать слабых, подталкивать их, дабы помочь Природе в ее страшном деле. Я был вне себя... В этот момент я совершенно не знал Ницше. Я ничего не знал о его жизни. Затем, однажды, кажется в издании Брокгауза, я прочитал заметку о его биографии. Он также был из тех, с которыми Природа расправилась жестоко, неумолимо: она нашла его слабым и толкнула его. В этот день я понял.
Все еще будучи за границей, я однажды увидел в витрине книгу Брандеса о Шекспире. Я ее покупаю, читаю и гнев снова распаляется во мне. Брандес был тогда крупной личностью. Он открыл Ницше, он поддерживал связь со Стюарт Миллем и т. д... Но это был род «под-Тэна», маленький Тэн, конечно, не лишенный некоторого таланта. Но читал он, не углубляясь, и скользил по поверхности вещей. «Мы чувствуем с Гамлетом», «мы испытываем с Шекспиром» и т.д. и т.д. ... Словом, Шекспир не мешал ему спать.
В моей книге «Шекспир и его критик Брандес» я еще стоял на точке зрения морали, которую оставил несколько времени спустя. Но эта точка зрения достигла уже того градуса, что можно было предвидеть, что «рамы начинают рушиться». Вы помните строки: «Пала связь времен, зачем же я связать ее рожден» *). Я тогда пытался восстановить эту связь, но только позже я понял, что надлежит оставить время вне связи. Пусть оно разлетится в куски. Не стоит говорить, что в этом надоумил меня Брандес, он был далек от такой проблемы
Когда после этой книги, я захотел возвратиться к Ницше и особенно к его биографии, я понял, что с моими моральными проблемами я никогда бы не смог к нему приступиться. Моральная проблема не выдерживает столкновения с Ницше. Для Брандеса трагедия Шекспира была развлечением, наслаждением искусством, и против такой установки я был вынужден защититься эпиграфом из Ницше: «Я ненавижу всех читающих бездельников».
Можно сказать, что с этого момента Тема богоискательства становится главной для Шестова. Его творчество теперь теоцентрично: Бог, о котором пишет Шестов, - не абстрактный «Бог философов», а живой «Бог Авраама, Исаака, Иакова». Слова: «Ницше открыл путь. Нужно искать того, что выше… добра, нужно искать Бога» - выражают суть философской позиции Шестова и приложимы ко всему его творчеству.
Шестов участвовал в работе религиозно-философских собраний, сотрудничал в журнале «мир искусства», состоял (с 1915) членом московского психологического общества. В России опубликованы книги «Апофеоз беспочвенности» (1905), «Великие кануны» (1912). Не приняв революции 1917, Шестов эмигрировал во Францию (1920). В 1922-37 преподавал в Сорбонне историю философии, читал курсы о Вл. Соловьеве, Достоевском, Толстом, Паскале, Кьеркегоре. В Европе изданы наиболее значительные произведения Шестова: «Власть ключей»(1923), «На весах Иова» (1929), «Киркегард и экзистенциальная философия» (1939), «Афины и Иерусалим»(1951), «Умозрение и откровение» (1964), «Только верою» (1966).
4. Философия
Л.И. Шестов определял свою философию как экзистенциальную: в центре ее стоит существование одинокого человеческого Я, не желающего сливаться с «единым», стремящееся отстоять свое право на индивидуальность, на уникальное личностное видение окружающего мира. Свобода личности - внутренняя и внешняя, духовная и политическая, - полагается философом в качестве высшей ценности, основы подлинного существования. Религиозная вера в его творчестве выступает как высшая степень освобождения человека от власти «самоочевидных истин», от власти «всеемства», как прорыв в область абсолютной свободы. «Ничто не приносит миру столько вражды, самой ожесточенной, сколько идея единства».
Человеческое Я.
Разум человека - эмбрион, которому следует развиваться.
Человек ищет свободы. Он рвется к богам и божественному, хотя он о богах и божественном ничего «не знает», или, если хотите, потому что _ничего не знает. О богах и знать ничего не нужно. Достаточно только слышать, что они зовут тебя к себе, в ту горнюю область, в которой царит свобода, где свободные царствуют. И первый шаг к богам - это готовность преодолеть хотя бы мысленно ту тяжесть, то тяготение к центру, почве, к постоянному и устойчивому, с которым люди так сжились, что видят в этом не только свою природу, но и природу всего живого. Нет законов над человеком. Все для него: и закон, и суббота. ОН мера вещей, он призван законодательствовать, как неограниченный монарх, и всякому положению вправе противопоставить положение прямо противоположное.
Основная черта каждого человека есть непостоянство, и привилегией непостоянства он больше всего дорожит: непостоянство ведь есть жизнь и свобода. Но для других непостоянство в ближнем совершенно невыносимо. И даже для самого человека его непостоянство - самое опасное свойство. Все упражнения, все воспитание «души» сводится к тому, чтобы привить себе такие навыки, создать себе то, что называется характером. Даже искусство требует школы. Чтоб стать виртуозом, нужно ограничить свои интересы только одной какой-нибудь областью, т.е. воспитать в себе постоянство. И все люди, волей-неволей, становятся в большей или меньшей степени специалистами, т.е. отказываются от многого, чтобы добиться малого и хоть как-нибудь просуществовать. «Познание себя» сводится к тому, чтоб, игнорируя, подавляя в себе все непостоянное, свободное, изначально божественное, подчинить себя исторически создавшимся правилам и масштабам, так что «познай самого себя», вопреки древним, есть вовсе не заповедь Бога.
Проблемы теории познания.
В человеке вкоренилась привычка добиваться не столько истины, сколько объяснений, появился своеобразный вкус, неистребимая автономная потребность, которые стали пафосом философского творчества, как пафосом религиозного творчества является стремление во что бы то ни стало примирить человека с уготовленной ему богами судьбой. Объяснить мир хотят одни, оправдать другие. Но и те, и другие свои объяснения и примирения достигают одним способом: обобщением наблюдаемых отдельных явлений в общие законы. Иными словами, узнавши кое-что, люди решают, что они уже очень много знают, что они уже почти все, даже просто все знают, что у них есть общие положения, которые дают возможность ориентироваться в загадочном и сложном разнообразии действительной жизни. Они создают себе априорные положения, служащие основой и являющиеся результатом дискурсивного мышления. Дискурсивное мышление существует только для того, чтобы человек имел иллюзию совершенного знания. На самом деле, отвлеченные понятия не только не дают познания действительности, но, наоборот, от действительности уводят. Действительность иррациональна, абсолютно непознаваема, и наша наука есть только идеальное незнание жизни.
Философия религиозного экзистенциализма
Человек поддался искушению, вкусил от запретных плодов, глаза его открылись и он стал знающим. Что ему открылось? Что он узнал? Открылось ему то, что открылось греческим философам и индусским мудрецам: Божественное «добро зело» не оправдало себя - в сотворенном мире не все добро, в сотворенном мире - и именно потому, что он сотворен, - не может не быть зла, притом много зла и зла нестерпимого. Об этом свидетельствует с непререкаемой очевидностью все, что нас окружает - непосредственные данные сознания; и тот, кто глядит на мир с «открытыми глазами», тот, кто «знает», иначе об этом судить не может. С того момента, когда человек стал «знающим», иначе говоря, вместе со «знанием» вошел в мир грех, а за грехом и зло. Так по Библии.
Разум жадно стремится отдать человека во власть необходимости, и свободный акт творения, о котором рассказано в Писании, не только не удовлетворяет его, но раздражает, тревожит и пугает. Он предпочитает отдать себя во власть необходимости, с ее вечными всеобщими и неизменными принципами, чем вверится своему Творцу. Так было с нашим праотцем, соблазнившимся или завороженным словами искусителя, так продолжает быть и с нами. Аристотель двадцать веков тому назад, Спиноза, Кант и Гегель в новое врем безудержно стремятся отдать себя и человечество во власть необходимости. И даже не подозревают, что в этом величайшее падение - в гнозисе они видят не гибель, а спасение души.
Веру, определяющую собой отношение твари к Творцу и знаменовавшую собой ничем не ограниченную свободу и беспредельные возможности, мы променяли на знание, на рабскую зависимость от мертвых и мертвящих вечных принципов. Можно ли придумать более страшное и роковое падение?
Первый человек испугался ничем не ограниченной воли Творца, увидел в ней столь страшный для нас «произвол» и стал искать защиты от Бога в познании, которое, как ему внушил искуситель, равняло его с Богом, т.е. ставило его и Бога в равную значимость от вечных, несотворенных истин, раскрывая единство человеческой и божественной природы. И это «знание» расплющило, раздавило его сознание, вбив его в плоскость ограниченных возможностей, которыми теперь для него определяется и его земная, и его вечная судьба. Так изображает Писание «падение» человека. И только вера… может свалить с нас непомерную тяжесть первородного греха, дать нам возможность вновь выпрямиться, «встать».
…Весь смысл веры, самая ее сущность в том и состоит, что она разрывает, и не с тем или другим определенным авторитетом, а с самой идеей об авторитете. И в этом превращении, таком неожиданном, так мало входившем в расчеты и надежды человека, происходящее с ним, не то что помимо, а прямо против его воли, и есть великое чудо веры, представляющееся абсолютно невозможным для тех, кто не испытал его. Хоть какая-нибудь опора, какой-нибудь авторитет, какой-нибудь критерий - нельзя же сразу, совсем порывать с тем, на чем мы выросли и с чем мы так срослись духовно. Человек вдруг начинает чувствовать, что никакой опоры, никакой подпоры не нужно. Безумный страх, охватывающий человека при первом чувстве, что почва у него уплыла из-под ног - проходит. Привычка к подпоре есть, как будто, наша вторая, нет, не вторая, а первая природа, с которой мы так связаны, точно она обусловливала собой самую возможность существования нашего, есть только привычка.
От всякой попытки прикоснуться щупальцами разума к вере - вера гибнет. Она может жить лишь в атмосфере безумия. Она не делится своей властью ни с кем. И вопрос ставится именно так - либо разум, либо вера.
Противоположное понятие греху есть не добродетель, а свобода. Свобода от всех страхов, свобода от принуждения. Противоположное понятие греху есть вера.
Только вера, не считающаяся ни с чем, ничего не «знающая» и знать не желающая, - только вера может быть источником сотворенных Богом истин. Вера не спрашивает, не вопрошает, не оглядывается. Вера только взывает к тому, по воле которого все, что есть, есть. И если умозрительная философия исходит из данного и самоочевидностей и принимает их как необходимое, то философия экзистенциальная через веру преодолевает все необходимости. «Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие, и пошел, сам не зная, куда идет». Чтобы прийти в обетованную землю, не нужно знание, для знающего человека обетованная земля не существует. Обетованная земля там, куда пришел верующий, она стала обетованной, потому что туда пришел верующий: несомненно - потому что невозможно.
Вера не есть «доверие» к облегченным разумом невидимым истинам, она не есть и доверие к возвещенным наставникам или св. книгами правилам жизни. Такая вера есть только менее совершенное познание и свидетельствует о том же падении человека, что и третий род познания Спинозы или несотворенные истины Лейбница. Если Бог значит, что нет ничего невозможного, то вера значит, что наступил конец необходимости и всем порожденным необходимостью каменным «ты должен». Нет истин, занимается заря свободы: Слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый. И нет греха: Бог принял его на себя и истребил его и все зло, которое с грехом вошло в мир. Умозрительная философия «объясняет» зло, но объясненное зло не только сохраняется, оно оправдывается в своей необходимости, приемлется и превращается в вечное начало. Экзистенциальная философия выходит за пределы «объяснений», экзистенциальная философия в «объяснениях» видит своего злейшего врага. Зло нельзя объяснять, зло нельзя «принимать» и договариваться с ним, как нельзя принимать грех и договариваться с грехом: зло можно и нужно только истреблять.
4. Философия истории
Что еще важно отметить? Это связано с историей.
Дух человеческий вовсе не развивается во времени. Или еще лучше: он когда развивается, а когда и не развивается. Если мы сравним 19 век по Р.Х. с 8 веком до Р.Х., то можем сказать, что в религиозном отношении люди пошли вспять. Есть у нас псалмопевцы, как царь Давид, есть у нас мудрецы, подобные царю Соломону, есть у нас пророки, как Исайя? Зовите хоть сотню Гегелей - они ничего не поделают с этим обстоятельством… Стало быть, применять общую формулу Гегеля тут безусловно нельзя. Дух дышит, где хочет, и время ему не указ.
История должна быть изображением того, что было. Там, где можно усмотреть связь событий - попытаемся найти ее. Но мы должны быть готовы увидеть и отсутствие связи, разрыв цепи. Знаю, что это трудно, знаю, что это сопряжено с великим, с величайшим риском.
Одним кажется, что они делают великое дело, спасают человечество, другие вообще ни о чем не думают: просто приспособляются к новым условиям существования, принимая в соображение лишь собственные интересы сегодняшнего дня. Что будет завтра - им все равно, они не верят в завтра, как не помнят, что было вчера. Таких людей в России, как, впрочем, и везде, огромное, подавляющее большинство. И, как это ни странно на первый взгляд, они, эти люди сегодняшнего дня, всецело погруженные в свои мелкие, ничтожные интересы, творят историю; в их руках будущее России, будущее человечества и всего мира.
Россия спасает Европу - в этом глубоко убеждены все «идейные» защитники большевизма. И спасет именно потому, что в противоположность Европе она верит в магическое действие слова. Как это ни странно, но большевики, фанатически исповедующие материализм, на самом деле являются самыми наивными идеалистами. Для них реальные условия человеческой жизни не существуют. Они убеждены, что слово имеет сверхъестественную силу. По слову все сделается - нужно только безбоязненно и смело ввериться слову. И они вверились. Декреты сыплются тысячами. И если режим Николая I, равно как большинства его предшественников и преемников, заслуживает по всей справедливости название непросвещенного деспотизма, то с еще большим правом можно охарактеризовать этим словом режим большевиков. Это деспотизм, причем - усиленно подчеркиваю, - деспотизм непросвещенный.
Здесь, в Европе, да отчасти и в России многие склонны думать, что большевизм есть некоторое новаторство и даже огромное новаторство. Это ошибка, большевизм ничего не сумел создать и ничего не создаст: в этом его тягчайший грех пред Россией и пред всем миром. Большевизм не создает, а живет тем, что было до нег создано.
И интеллигенция русская и русский народ слишком погружены в заботы о Граде Небесном, а о земных интересах не умеют, и, главное, не любят думать. Русскому крестьянину и русскому рабочему, даже русскому образованному человеку прежде всего нужно было получить звание гражданина. Нужно было ему внушить сознание, что он не раб, над которым издевается всякий кому не лень, что у него есть права, священные права, которые он сам и всякий обязан оберегать. 25 октября 1917 года должно считаться днем провала русской революции. Большевики не спасли, а предали рабочее и крестьянское население России.
шестов экзистенциализм познание
Заключение
Из воспоминаний Ловцкого: «В воскресенье, 20 ноября, я позвонил Татьяне и узнал, что он рано утром скончался от старческого туберкулеза.
После полудня мы все собрались в клинике. Он лежит на постели мирный, успокоившийся, лицо тихое, красивое. Его супруга рассказывает, что вчера вечером он чувствовал себя еще достаточно хорошо. Сегодня утром, до того, как она пришла, сиделка явилась ставить термометр. Он повернулся. И скончался. Сердце. «Он так вас любил», и она рыдает. А потом показывает на маленький столик у кровати: лежит открытая Библия (по-русски) и «Система Веданты» (Брама-Сутра и т. д.). Книга открыта на главе: «Брама как радость». Шестов подчеркнул следующие строки:
«Не мрачная аскеза знаменует Мудреца Брамы, но радостное, полное надежды сознание единства с Богом»
Приложение
Лев Шестов (Иегуда Лейб Исаакович Шварцеман)
«Ничто не приносит миру столько вражды, самой ожесточенной, сколько идея единства».
«ОН (человек) мера вещей, он призван законодательствовать, как неограниченный монарх, и всякому положению вправе противопоставить положение прямо противоположное. Основная черта каждого человека есть непостоянство, и привилегией непостоянства он больше всего дорожит: непостоянство ведь есть жизнь и свобода»
«Действительность иррациональна, абсолютно непознаваема, и наша наука есть только идеальное незнание жизни.»
«.. Аристотель двадцать веков тому назад, Спиноза, Кант и Гегель в новое врем безудержно стремятся отдать себя и человечество во власть необходимости. И даже не подозревают, что в этом величайшее падение - в гнозисе они видят не гибель, а спасение души».
«От всякой попытки прикоснуться щупальцами разума к вере - вера гибнет. Она может жить лишь в атмосфере безумия. Она не делится своей властью ни с кем. И вопрос ставится именно так - либо разум, либо вера.»
«Противоположное понятие греху есть не добродетель, а свобода. Свобода от всех страхов, свобода от принуждения. Противоположное понятие греху.. есть вера»
«Умозрительная философия «объясняет» зло, но объясненное зло не только сохраняется, оно оправдывается в своей необходимости, приемлется и превращается в вечное начало. Экзистенциальная философия выходит за пределы «объяснений», экзистенциальная философия в «объяснениях» видит своего злейшего врага. Зло нельзя объяснять, зло нельзя «принимать» и договариваться с ним, как нельзя принимать грех и договариваться с грехом: зло можно и нужно только истреблять».
«Дух человеческий вовсе не развивается во времени. Или еще лучше: он когда развивается, а когда и не развивается. Если мы сравним 19 век по Р.Х. с 8 веком до Р.Х., то можем сказать, что в религиозном отношении люди пошли вспять. Есть у нас псалмопевцы, как царь Давид, есть у нас мудрецы, подобные царю Соломону, есть у нас пророки, как Исайя? Зовите хоть сотню Гегелей - они ничего не поделают с этим обстоятельством… Стало быть, применять общую формулу Гегеля тут безусловно нельзя. Дух дыщит, где хочет, и время ему не указ».
«Одним кажется, что они делают великое дело, спасают человечество, другие вообще ни о чем не думают: просто приспособляются к новым условиям существования, принимая в соображение лишь собственные интересы сегодняшнего дня. Что будет завтра - им все равно, они не верят в завтра, как не помнят, что было вчера. Таких людей в России, как, впрочем, и везде, огромное, подавляющее большинство. И, как это ни странно на первый взгляд, они, эти люди сегодняшнего дня, всецело погруженные в свои мелкие, ничтожные интересы, творят историю; в их руках будущее России, будущее человечества и всего мира».
Размещено на Allbest.ru
Подобные документы
Лев Шестов как русский философ, затронувший в статьях и книгах массу философских и литературных тем. Скандальный выход книги "Апофеоз беспочвенности". Ощущение трагизма человеческого существования. Философия Льва Шестова - закон "отрицания отрицания".
реферат , добавлен 14.05.2011
Лев Шестов: иррационализм и экзистенциальное мышление. Киркегард и Ницше в философии Шестова. Суждения о Боге и их соответствие ветхозаветным представлениям о неведомом существе, внушающем не столько надежду, сколько ужас и страх. Разочарование в разуме.
реферат , добавлен 22.03.2009
Историческая тема в творчестве русского религиозного философа XIX в. В. Соловьева. Религиозная этика, проблемы теории познания в социальных и идейно-теоретических истоках ученого. Философия "всеединства" как попытка создания всеобъемлющего мировоззрения.
контрольная работа , добавлен 23.12.2010
Проблемное поле анализа культуры в русской религиозной философии в начале XX века. Истоки культурно-философских построений русских религиозных мыслителей. Онтологические основания культуры. Философия православной культуры начала века. Культурный кризис.
дипломная работа , добавлен 12.08.2017
Основные течения и модели современного философского мышления. Философии личности и свободы Н.А. Бердяева в духе религиозного экзистенциализма и персонализма. Философско-культурологические исследования О. Шпенглера. Социальные проблемы Ортега-и-Гассета.
доклад , добавлен 10.02.2011
Основание Соловьевым направления, известного как христианская философия. Русское "духовное возрождение" начала XX века. Преподавание в Московском университете. Философия Владимира Соловьёва. Влияние идей русского религиозного мыслителя Николая Фёдорова.
презентация , добавлен 12.11.2015
Воззрения Аристотеля о "целях" человека и его души. Рассуждения философа о способах познания. Связь счастья индивида с благополучием общества. Иерархия целей человеческого существования по Аристотелю. Актуальность идей философа в современном мире.
контрольная работа , добавлен 25.09.2012
Биография немецкого философа Гегеля. История духовной культуры и развития различных ступеней человеческого сознания в трудах философа. Этапы процесса самопознания "абсолютной идеи", "мирового разума". Три закона диалектики, критика философии Гегеля.
реферат , добавлен 12.02.2010
Биография выдающегося русского философа Николая Александровича Бердяева. Увлечение марксизмом, административная ссылка. Участие в религиозно-общественных движениях русской эмиграции в Германии. Мировоззрение и философия Бердяева: краткий обзор работ.
реферат , добавлен 21.09.2009
Исследование жизненного пути и творчества Н.А. Бердяева, его места в мировой философии. Экзистенциальная философия как познание человеческого существования и познание мира через человеческое существование. Поиск нового смысла бытия в творчества философа.
ШЕСТОВ, ЛЕВ (1866–1938), русский философ, литературовед. Настоящее имя – Лев Исаакович Шварцман. Родился в Киеве в семье коммерсанта 31 января (12 февраля) 1866. В 1884 поступил на математический факультет Московского университета, через год перешел на юридический факультет. Был исключен из университета за участие в политических выступлениях студентов. Завершил образование на юридическом факультете Киевского университета (1889). В дальнейшем Шестов ушел мир литературной критики и философской эссеистики, и выбор этот оказался окончательным. Он участвовал в Религиозно-философских собраниях в Петербурге, поддерживал отношения с ведущими представителями российского религиозно-философского движения начала века – с Д.С.Мережковским , С.Н.Булгаковым , В.В.Розановым , М.О.Гершензоном , Вяч.Ивановым и др. Особенно близкие отношения связывали его с Н.А.Бердяевым .
В 1898 выходит первая книга Шестова – Шекспир и его критик Брандес . Важной вехой в творческой биографии Шестова стали его книги Добро и зло в учении гр. Толстого и Фр.Ницше (1900), Достоевский и Ницше: Философия трагедии (1903) и Апофеоз беспочвенности (1905). Октябрьскую революцию Шестов не принял категорически и охарактеризовал власть большевиков как «деспотическую» и «реакционную». В 1919 он эмигрировал из России: в 1920 обосновывается в Женеве, с 1921 и до конца жизни – во Франции. Период эмиграции стал наиболее продуктивным в творчестве Шестова. В эти годы вышли его работы: Власть ключей (1923), На весах Иова (1929). После смерти Шестова были опубликованы: Афины и Иерусалим (1938), Киркегард и экзистенциальная философия (1939), Умозрение и откровение (1964), Sola fide – Только верою (1966). Шестов был активным участником европейского философского процесса 1920–1930-х годов: дружеские отношения связывали его с Э.Гуссерлем , А.Мальро , Л. Леви-Брюлем , А.Жидом , М.Бубером , К.Бартом , Т.Манном и др. А.Камю в своей книге Миф о Сизифе (1942), характеризуя экзистенциальный тип философствования, обращается к творчеству Шестова.
Уже в первой большой работе Шестова – Шекспир и его критик Брандес (1898) – основные темы его творчества намечены вполне определенно: судьба человека в равнодушном и беспощадном мире; наука и «научное» мировоззрение, по существу благословляющие безысходность человеческого существования, лишающие жизнь даже ее трагического смысла. Уже в этой работе Шестов обнаруживает своего главного противника – философский рационализм, который, по его убеждению, всей силой разума санкционирует необходимость и закономерность «объективных обстоятельств», унижающих и уничтожающих человека, и в то же время требует от него оптимизма в осознании «разумной необходимости» (Спиноза, Гегель, Маркс).
Критика разума вообще и философского умозрения составляют содержание творчества Шестова. В этой борьбе он искал и находил «союзников» (Ницше, Достоевский) и даже «двойников» (Кьеркегор). Даже учение своего близкого друга Н.А.Бердяева об иррациональной, «несотворенной» свободе представлялось Шестову излишне умозрительным. Критикуя любые попытки умозрительного отношения к Богу (философские и богословские в равной мере), Шестов противопоставлял им исключительно индивидуальный, жизненный (экзистенциальный) путь веры.
Экзистенциальная философия, утверждал Шестов, начинается с трагедии, она исходит из предположения, что «неизвестное ничего общего с известным иметь не может, что даже известное не так уж известно, как это принято думать, и что, следовательно, все предположения... были только обманчивыми иллюзиями». Шестов предлагает забыть о том привычном образе мира, который навязан человеку наукой, рационалистической философией и здравым смыслом. В мире экзистенциальной философии будущее совершенно неизвестно: «Всякое подлинное творение есть творение из ничего... Творчество есть непрерывный переход от одной неудачи к другой. Общее состояние творящего – неопределенность, неизвестность». Истина, которой владеет философ в настоящий момент, имеет значение («чего нибудь да стоит»), только если он признает, «что она безусловно не может быть ни для кого обязательной». Шестов отрицал «оправданность» любого универсализма в истории и был готов ниспровергать идею прогресса под любым обличьем: гегелевского панлогизма, «становления абсолютного всеединства» Вл.С.Соловьева или «творчества богочеловечности» Бердяева. Историческое познание в научно-рационалистическом смысле вообще невозможно. История – «простое повествование». Отношение к прошлому всегда должно носить личный характер. Открыть истину в истории может «только тот, кто ее ищет для себя, а не для других, кто дал торжественный обет не превращать свои видения в общеобязательные суждения».
Идея веры-свободы в творчестве Шестова оказывается единственно возможным положительным ответом на вопрос о смысле исторического существования человека. Нельзя метафизически доказать, что «бывшее станет небывшим» и волею Абсурда «железная» логика исторического и природного процессов может быть отменена, но в это можно поверить. «Для Бога нет ничего невозможного – это самая заветная, самая глубокая, единственная, я готов сказать, мысль Кьеркегора – а вместе с тем она есть то, что коренным образом отличает экзистенциальную философию от умозрительной».
